Европа: от Лиссабона до Владивостока

Слово «Европа» входит в исторический обиход довольно поздно, не ранее XVII века. Оно постепенно вытесняет привычное понятие «христианский мир», за которым, как писал Пьер Шоню, стояли тысяча лет употребления, шесть веков крестовых походов, эмоциональная насыщенность и благозвучие. В Западной Европе слово «Европа» укореняется к 1660 году, а к 1750 – на Востоке континента.

Уже на этом раннем этапе обозначила себя открытость цивилизационных границ Европы, ее подвижность, что и доказала последующая история нашего континента. «Окружность – нигде, центр – повсюду» – эта мысль, восходящая к Николаю Кузанскому, нередко применялась к понятию «Европа». Многие, включая Шоню, справедливо полагали, что критерием принадлежности к европейской цивилизации может служить лишь вовлеченность во внутрицивилизационный диалог.

Думаю, это обстоятельство важно учитывать на фоне интенсивных поисков европейской идентификации, которую мы сегодня наблюдаем. Эти поиски напрямую связаны с проблемой безопасности, и главным результатом этих поисков должен стать не столько ответ на вопрос: «Кто свой, а кто чужой», сколько ответ на вопрос: «С кем и за что?»

В одном из глубоких исследований вопросов идентификации в Европе, изданном в «Cambridge University Press», так описывается нынешнее состояние метущихся умов: «Корабль европейской идентичности вошел в неизведанные воды. Экипаж в сборе, но кое-кто громко ворчит. Еды и воды достаточно, но нет карт и биноклей. Офицеры соперничают из-за должностей и званий, так как капитана не видно. Цель плавания не известна, и оно представляется некоторым крайне сложным, а другим – безусловно опасным. Волнение и неуверенность, но не надежда и уверенность в своих силах определяют момент». Многие европейские элиты, глубоко преданные Европейскому союзу как политическому проекту, возможно, будут отвергать нарисованную выше картину. Авторы сборника считают одной из причин такой «идентификационной растерянности» то, что идея Европейского союза изначально приняла очертания политического проекта, структурированного сверху вниз. «Специалисты Европейского союза (ЕС) в области политических наук, часто спонсируемые Европейской комиссией, концентрируют свое внимание главным образом на самом Союзе и влиянии, которое его институты имеют на создание чувства приверженности «сверху-вниз», то есть как это и происходило.

В то же время практически не обращалось внимания на вопрос, как чувства общности росли «снизу-вверх» и вне институтов ЕС или рядом с ними. Более того, почти все были захвачены врасплох тем, как возвращение Восточной Европы глубоко и необратимо меняло политику европейской идентичности. То, что внешние, дисциплинарные принципы интеграции в ЕС опережают, а в отдельных случаях противоречат интеграции внутренней, равно как и ее региональному разнообразию, с очевидностью продемонстрировал финансово-экономический кризис. Он также поставил под сомнение классический постулат о том, что любой тип интеграции – это залог повышенной прочности и устойчивости для ее участников. Но тогда закономерно возникает вопрос: «В чем гарантия привлекательности и оправданности проекта под названием «Большая Европа». Европа от Лиссабона до Владивостока?»

Ответ может показаться странным – в его аполитичности, цивилизационной открытости, в его органической сопряженности с понятием «Европа без границ» – «окружность – нигде, центр – повсюду».

Видимо, не без влияния французской исторической школы в лице Шоню и Пьера Паскаля, в начале своего президентства в ноябре 1959 года Шарль де Голль выступил со знаменитой речью о «Европе от Атлантики до Урала». Лозунг создания Европы от Атлантики до Урала де Голль повторял весьма часто. Он превратился «едва ли не в крылатое выражение, своего рода кредо французской политики в Европе и даже шире, поскольку де Голль делал акцент на нем и во время пребывания в США». Но только в сентябре 1962 года на этот лозунг обратили внимание в Москве, когда де Голль произнес его в ходе своего визита в ФРГ, что положило начало сближению двух стран, известного под названием «Елисейский договор». В Москве газета «Правда» называла «ось Бонн – Париж» орудием реваншизма».

Хрущев был возмущен высказываниями де Голля насчет создания какой-то «Европы от Атлантики до Урала». Дал указание срочно выяснить у французов, что имеет в виду их президент, выступая с такими идеями, и не помышляет ли он расчленить Советский Союз.

Был подготовлен срочный запрос. Ответ последовал в весьма своеобразной форме. На встрече с советским послом С.А.Виноградовым Шарль де Голль сказал: «Придет время, когда мы будем строить Европу вместе с Советским Союзом».

Разумеется, в условиях существования СССР Президент Франции меньше всего имел в виду некий политический союз. Такое было возможно только в военное время. Но ведь ни М.Горбачев, ни В.Путин, строго говоря, также не рассматривают общеевропейскую интеграцию в виде некоего квазиполитического образования. Значит ли это, что проект «Европа от Лиссабона до Владивостока» – не более чем благозвучный лозунг, нечто аморфное и в высшей степени неконкретное?

Трудно не согласиться с мнением о том, что в эпоху глобализации не военные конфликты, а постепенно вызревающие в недрах современной мировой экономики сдвиги и катаклизмы ставят под угрозу благосостояние и саму способность к выживанию миллионов людей. В этих условиях неизбежно возрастает как сам уровень глобальных вызовов, так и уровень глобальной конкуренции. Россия заинтересована в стабильной и экономически сильной Европе. И дело не только в том, что Европа – один из важнейших потребительских рынков энергоресурсов.

В недавно вышедшей книге «Между прошлым и будущим» министр иностранных дел России С.Лавров пишет: «И Евросоюз, и НАТО теряют гибкость и эффективность в плане достижения своих фундаментальных целей. Кого-то это могло бы радовать, кто-то увидел бы в расширении путь к самоликвидации НАТО и ослаблению европейского проекта. Ни то ни другое не отвечает интересам России, готовой не только считаться с фактами, но и способствовать позитивному развитию общеевропейского сотрудничества на той основе, которая реально сложилась. Любая упорядоченность лучше хаоса».

Стремительный рост экономики в Азии, сопровождающийся бурным ростом населения, бросает определенный вызов не только США, но и Европе. На самом деле мы находимся у основания новой волны мирового развития. Доля Европы, США и Канады в мировом валовом продукте сократились с 68% в 1950 году до 47% в 2003 году (и это учитывая экономический крах СССР). Если такая тенденция сохранится, то уже через 40 лет остальной мир будет производить почти 80% всех материальных благ и все это будет происходить на фоне стремительного старения и сокращения народонаселения в Европе (включая Россию). Всемирный банк прогнозирует, что к 2020 году средний класс развивающегося мира составит 1,2 млрд. человек. По сравнению с 2005 годом – рост в 200%! И этот новый средний класс захочет иначе питаться, иначе одеваться и, следуя западной модели развития, превращаться в общество «потребления», претендуя на мировые ресурсы во все возрастающей степени.

Знаю, что и в Европе, и в России есть политики, ученые, журналисты, которые полагают, что тесное взаимодействие и сотрудничество Европы с Россией способно превратить пространство от Лиссабона до Владивостока в мощную жизнестойкую систему, способную отвечать на современные вызовы, причем не только со стороны глобальных конкурентов, но и тех кризисов в финансово-экономической сфере, которые мы переживаем в наши дни. Важно при этом понимать, что Большая Европа, разумеется, не выглядит в глазах ее протагонистов в виде некой крепости, ощетинившейся в отношении окружающего мира. Напротив, речь идет о расширяющейся сфере сотрудничества с Азией, с Азиатско-Тихоокеанским регионом, который представляет сегодня особый интерес, ведь Владивосток, как известно, находится не в Центральной Европе.

1 января 2012 года стартует новый интеграционный проект для Евразии, объединяющий в Единое экономическое пространство Россию, Белоруссию и Казахстан. Примечательно, что в этом экономическом пространстве будут действовать стандарты и требования к товарам и услугам, по большей части унифицированные с европейскими.

Сегодня в Москве этот шаг рассматривается как первый на пути к более высокому уровню интеграции – к Евразийскому союзу. По мнению премьер-министра В.Путина, такой союз мог бы «играть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом».

И далее В.Путин подчеркивает: «Мы не собираемся ни от кого отгораживаться и кому-либо противостоять. Евразийский союз будет строиться на универсальных интеграционных принципах как неотъемлемая часть Большой Европы, объединенной едиными ценностями свободы, демократии и рыночных законов… Еще в 2003 году Россия и ЕС договорились о формировании общего экономического пространства, координации правил экономической деятельности без создания наднациональных структур. В развитие этой идеи мы предложили европейцам вместе подумать о создании гармоничного сообщества экономик от Лиссабона до Владивостока, о зоне свободной торговли и даже более продвинутых формах интеграции. О формировании согласованной политики в сфере промышленности, технологий, энергетики, образования и науки. И наконец, о снятии визовых барьеров. Эти предложения не повисли в воздухе – они детально обсуждаются европейскими коллегами».

Идея Большой Европы могла бы претвориться в создание важного полюса, если не мегаполюса в мире, который все больше отходит от принципа однополярности. Все это могло бы внести не только стабильность в самой Европе, но и оказать благотворное влияние на состояние мировой политики. Мне кажется бесспорной мысль, которую недавно сформулировал Борис Мартынов, заместитель директора Института Латинской Америки РАН. «Если в чем-то и наблюдается преимущество системы многополюсного мироустройства перед однополярной и биполярной, так это в том, что для своего функционирования она должна основываться на праве. Грубая сила не нуждается в праве, которое призвано ее разумно ограничивать».

Разумеется, на пути к Большой Европе множество терний и завалов, многие из них, если не большинство, сохраняются со времен холодной войны. «Если Россия и часть Европы, – пишет один из известных британских исследователей России, – то она живет в предшествующей эпохе… Ускорение европейской интеграции в последние 20 лет оставили ее позади, она еще больший аутсайдер, чем такие страны, как Турция…»

Многие российские наблюдатели с сожалением отмечают, что почти «в любой инициативе Москвы усматривают плохо прикрытую попытку консолидировать свои позиции «региональной державы» на постсоветском пространстве, стремление закрепить за собой статус наравне с США и всей суммы государств ЕС. «Говоря проще, – пишет тот же автор, – в российском сознании грубая сила важнее географической близости, экономической взаимозависимости культурной общности». Такие оценки коренным образом расходятся с тем, что представляет из себя современная Россия. Не Россия осталась в предшествующей эпохе, а подобные подходы и взгляды на нее. Я не случайно начал свое выступление с темы напряженного поиска идентичности на европейском пространстве… Культурно-историческая общность Большой Европы проявляет себя, в частности, в том, что поиски эти ведутся сегодня на всем пространстве от Лиссабона до Владивостока. Ни США, ни Латинская Америка, ни Африка, ни даже обуреваемый революциями Ближний Восток не переживают подобных императивов своего существования.

Как говорил Шеллинг: «Истинное будущее способно создавать не слабые умы, прежде всего подчиняющиеся всякому евангелию нового времени, а только сильные характеры, крепко держащиеся также за прошлое». Примечательно, что великий француз Шарль де Голль, инициатор идеи Большой Европы, полагал, что идея материального благополучия не может служить надежной основой единения не только Франции, но и Европы.

«Смерть Бога, – писал Фрэнсис Фукуяма, – представляет собой бомбу, которая взрывает собой такие ценности, как сострадание и равенство, достоинство человека». Фукуяма называет эту идеологию тупиком, из которого современной философии еще предстоит выбраться. Но еще в начале XX века русский писатель Василий Розанов писал: «В европейском человечестве образовались пустоты от былого христианства, и в эти пустоты проваливается мир».

Современный мир подошел к некой черте и надо отдать должное, что именно европейцы первые болезненно поняли, что их общие представления о справедливости, морали и нравственности – не ценности вычитанные в книгах, а то, от чего они зависят экзистенциально. Россия, вышедшая из той же цивилизационной купели, переживает это сегодня столь же остро. Пришло отчетливое понимание того, о чем в свое время говорил Эйнштейн: «Не все, что считается, может быть посчитано, и не все, что может быть посчитано, считается».

Обозначилась еще одна кричащая проблема – демократические ценности, взятые сами по себе, в отрыве, вне ценностей традиционных, не могут претендовать на ценности универсальные.

Недавно на страницах журнала «Международная жизнь» была опубликована статья министра иностранных дел России С.Лаврова: «К сожалению, – пишет С.Лавров, – до сих пор идеи мессианства, веры в свою исключительность и универсальность собственных ценностей, причем исключительно ценностей светской культуры, живучи… Мы убеждены, что избавляться от этих подходов придется, и чем дольше такое избавление будет затягиваться, тем болезненнее будет адаптация уже к новой реальности».

«Христианские идеи достоинства, свободы и нравственности в своей взаимосвязи создают уникальный код европейского сознания, обладающий неиссякаемым созидательным потенциалом в личной и общественной жизни» – эти слова принадлежат патриарху Алексию II, которые он произнес, выступая в Парламентской ассамблее Совета Европы в Страсбурге.

Вот что может и должно послужить краеугольным камнем при строительстве Большой Европы, для которой «окружность – нигде, центр – повсюду».

Армен Оганесян, главный редактор журнала «Международная жизнь»